Неведомый шедевр гениальности - очаровательной проказницы

Для  того  чтобы  быть великим  поэтом, 

недостаточно  знать в  совершенстве синтаксис и  не  делать ошибок  в  языке!

Оноре де Бальзак

Николя Пуссен Спящая Венера и Амур. 1630

...мне  до сих  пор не пришлось встретить безукоризненную красавицу, тело, контуры которого были бы совершенной красоты,  а цвет кожи... Но  где же найти ее живой... эту необретаемую Венеру древних? Мы так жадно ищем ее, но едва  находим лишь разрозненные частицы ее красоты! Ах, чтобы увидать  на одно мгновение, только один раз, божественно-прекрасную натуру, совершенство красоты, одним словом  - идеал,  я отдал бы все свое состояние...

Оноре де Бальзак

«Очаровательная проказница» (фр. La Belle Noiseuse, дословно «Прекрасная спорщица») — фильм режиссера Жака Риветта, вышедший на экраны в 1991 году и удостоенный гран-при Каннского фестиваля. Сценарий фильма написан по мотивам повести Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр», повествующей о молодых летах Николя Пуссена.

Паф! Паф! Паф! Вот как оно мажется, юноша! Сюда, мои мазочки, оживите вот эти  ледяные тона. Ну же! Так, так, так! - говорил он, оживляя те части, на  которые  указывал   как  на  безжизненные,  несколькими  пятнами  красок уничтожая несогласованность в  телосложении и  восстанавливая единство тона, который соответствовал бы  пылкой  египтянке. -  Видишь  ли,  милый,  только последние мазки  имеют значение. Пурбус наложил их сотни, я же  кладу только один.  Никто  не станет  благодарить  за  то,  что лежит снизу.  Запомни это хорошенько!...

Оноре де Бальзак

Николя Пуссен Венера и Адонис. 1624

Оноре де Бальзак "Неведомый шедевр"

(Человеческая комедия, Философские этюды)

(отрывки)

Николя Пуссен Автопортрет. 1650

"В  конце  1612 года холодным декабрьским  утром какой-то  юноша, весьма легко одетый, шагал взад  и вперед мимо двери дома, расположенного по  улице Больших   Августинцев,   в   Париже...

Николя Пуссен Зима (Потоп). 1664

...Взобравшись наверх по  винтовой  лестнице,  юноша  постоял на  площадке, все не  решаясь

коснуться причудливого молотка, украшавшего дверь мастерской, где, вероятно, в тот час работал живописец Генриха IV, забытый  Марией Медичи ради Рубенса.

Пурбус, Франс Младший 

Портрет Марии Магдалины Австрийской, герцогини Медичи. 1604

Юноша испытывал то сильное чувство, которое, должно быть, заставляло  биться сердца великих художников, когда, полные юного пыла и любви к искусству, они приближались  к  гениальному  человеку  или   к  великому  произведению.   У человеческих чувств  бывает пора первого цветения, порождаемого благородными порывами,   постепенно ослабевающими,   когда   счастье  становится   лишь воспоминанием, а слава  -  ложью. Среди недолговечных  волнений сердца ничто так  не  напоминает  любовь, как юная страсть художника,  вкушающего  первые чудесные муки на пути славы и несчастий, - страсть, полная отваги и робости, смутной веры  и неизбежных  разочарований.  У  того, кто в годы безденежья и первых  творческих  замыслов не  испытывал  трепета  при встрече  с  большим мастером,  всегда  будет  недоставать одной струны в  душе, какого-то  мазка кисти,  какого-то чувства  в творчестве, какого-то неуловимого  поэтического оттенка...

Николя Пуссен Мидас омывается в источнике реки Пактол. 1624

...По  лестнице  поднялся  какой-то  старик.  По странному его  костюму,  по великолепному кружевному  воротнику, по  важной, уверенной  походке  юноша  догадался,  что  это  или покровитель,  или  друг мастера,  и, сделав  шаг  назад,  чтобы  уступить  ему  место, он  стал  его рассматривать с  любопытством,  в надежде найти в нем  доброту художника или любезность,  свойственную любителям искусства, -  но  в  лице  старика  было что-то   дьявольское   и   еще   нечто   неуловимое,   своеобразное,   столь привлекательное для художника. Вообразите высокий выпуклый лоб с залысинами, нависающий  над маленьким, плоским, вздернутым на конце носом,  как у  Рабле или Сократа; губы  насмешливые и в морщинках; короткий, надменно приподнятый подбородок; седую остроконечную  бороду; зеленые, цвета морской воды, глаза, которые  как будто выцвели от старости, но, судя по  перламутровым переливам белка, были еще иногда  способны бросать магнетический взгляд в минуту гнева или восторга. Впрочем, это  лицо  казалось поблекшим не столько от старости,

сколько от тех мыслей, которые изнашивают и душу и тело. Ресницы уже выпали, а  на надбровных дугах  едва приметны были редкие  волоски.  Приставьте  эту голову к хилому и слабому телу, окаймите ее кружевами, сверкающими  белизной и поразительными по ювелирной  тонкости работы, накиньте  на  черный  камзол старика тяжелую  золотую цепь, и вы получите несовершенное изображение этого человека,  которому   слабое  освещение  лестницы  придавало  фантастический оттенок.

Рембрандт и Саския на картине «Блудный сын в таверне». 1635

Вы сказали бы, что  это  портрет кисти Рембрандта, покинувший свою раму  и  молча движущийся в полутьме, столь излюбленной  великим художником...

Frans Pourbus the younger Henry IV, King of France in Armour. 1610

...Открытое окно,  пробитое в  своде,  освещало  помещение  мастера  Пурбуса.  Свет  был сосредоточен на мольберте с прикрепленным к нему полотном, где было положено только три-четыре белых мазка, и не достигал углов  этой обширной комнаты, в которых царил мрак; но  прихотливые  отсветы то  зажигали в  бурой  полутьме серебристые блестки на выпуклостях рейтарской кирасы, висевшей  на стене, то вырисовывали  резкой  полосой полированный резной  карниз старинного  шкафа, уставленного редкостной посудой, то  усеивали блестящими точками  пупырчатую поверхность каких-то старых занавесей из золотой парчи, подобранных крупными складками, служивших, вероятно, натурой для какой-нибудь картины.

     Гипсовые  слепки обнаженных  мускулов, обломки и торсы античных богинь, любовно  отшлифованные  поцелуями  веков,  загромождали   полки  и  консоли. Бесчисленные  наброски,  этюды,  сделанные  тремя карандашами,  сангиной или пером,  покрывали стены  до  потолка. Ящички с красками, бутылки с маслами и эссенциями,  опрокинутые  скамейки  оставляли только узенький  проход, чтобы пробраться к высокому окну; свет из него падал прямо на бледное лицо Пурбуса и  на голый, цвета слоновой кости, череп странного человека.  Внимание юноши было  поглощено  одной  лишь  картиной, уже знаменитой даже в  те тревожные, смутные  времена, так что ее приходили  смотреть упрямцы, которым мы обязаны

сохранением  священного  огня  в дни  безвременья.  Эта  прекрасная страница искусства  изображала  Марию  Египетскую,   намеревающуюся  расплатиться  за переправу  в  лодке.  Шедевр,  предназначенный  для  Марии  Медичи,  был  ею впоследствии продан в дни нужды...

Frans Pourbus (II) - Marie de Médicis, Queen of France. 1610

...- Вам нравится эта вещь?

     - Хе-хе,  нравится  ли? - пробурчал старик. - И да и нет.  Твоя женщина хорошо сложена, но она  неживая.  Вам всем, художникам, только бы  правильно нарисовать  фигуру,  чтобы  все  было  на  месте  по законам  анатомии.  Вы раскрашиваете линейный рисунок краской  телесного тона, заранее составленной на вашей палитре, стараясь при этом  делать одну сторону темнее, чем другую, -  и  потому  только, что  время  от времени вы смотрите на  голую  женщину, стоящую  перед вами на столе, вы  полагаете, что воспроизводите природу,  вы воображаете, будто вы - художники  и будто вы похитили тайну у бога... Бррр! Для  того  чтобы  быть великим  поэтом,  недостаточно  знать в  совершенстве синтаксис и  не  делать ошибок  в  языке!...

Николя Пуссен Аполлон и Дафна. 1625

...Нет, друг мой, кровь не течет  в  этом  теле цвета  слоновой  кости, жизнь  не  разливается

пурпурной  росой по  венам  и  жилкам,  переплетающимся  сеткой под янтарной прозрачностью кожи  на висках  и на  груди...

Николя Пуссен Ринальдо и Армида. 1625

...Ты колебался между двумя системами, между рисунком  и краской, между флегматичной мелочностью, жесткой точностью старых  немецких мастеров и ослепительной страстностью, благостной щедростью итальянских художников.  Ты хотел  подражать одновременно Гансу Гольбейну  и Тициану, Альбрехту  Дюреру и Паоло  Веронезе.

Ганс Гольбейн Младший Портрет Джейн Сеймур. 1536

Paolo Veronese La Bella Nani. XVI

Конечно,  то было великолепное притязание.  Но что же  получилось?  Ты  не  достиг  ни  сурового очарования сухости,  ни  иллюзии  светотени. Как  расплавленная медь  прорывает слишком хрупкую  форму,  так  вот в  этом месте  богатые  и  золотистые тона Тициана прорвались сквозь строгий  контур Альбрехта Дюрера, в который ты их втиснул.

Тициан Любовь земная и Любовь небесная. 1514

Альбрехт Дюрер Праздник венков из роз. 1506

 В других местах рисунок устоял и выдержал великолепное изобилие венецианской палитры. В лице нет ни совершенства рисунка, ни совершенства колорита, и оно носит следы твоей злосчастной нерешительности. Раз ты не чувствовал за собой достаточной силы,  чтобы сплавить на огне твоего гения обе соперничающие меж собой манеры письма,  то надо было решительно выбрать  ту или другую,  чтобы достичь  хотя бы того единства,  которое воспроизводит одну  из особенностей живой натуры...

Christine of France (future Duchess of Savoy) by Frans Pourbus the younger. 1615

...- Учитель, - сказал ему  Пурбус, - все  же я много  изучал эту грудь на нагом  теле, но,  на наше  несчастье,  природа порождает такие  впечатления, какие кажутся невероятными на полотне...

     - Задача  искусства не  в том,  чтобы копировать  природу, но чтобы  ее выражать. Ты  не жалкий копиист, но поэт!... ...Нам должно схватывать  душу,  смысл, характерный  облик  вещей и существ.  Впечатления! Впечатления! Да ведь они - только случайности жизни, а не сама жизнь!... ...Великое  превосходство Рафаэля является следствием его способности  глубоко чувствовать, которая у него как бы разбивает форму. Форма в его творениях та, какой она должна быть и у нас, только посредник для передачи идей, ощущений, разносторонней  поэзии. Всякое изображение  есть  целый  мир,   -  это  портрет,   моделью  которого   было

величественное видение, озаренное светом, указанное нам внутренним голосом и предстающее  перед  нами  без  покровов,  если  небесный  перст  указует нам выразительные  средства,  источник которых - вся прошлая жизнь. Вы облекаете ваших женщин в нарядную одежду плоти, украшаете их прекрасным плащом кудрей, но где же кровь, текущая  по жилам, порождающая  спокойствие  или  страсть и производящая  совсем особое зрительное впечатление?... ...Твоя святая -  брюнетка, но  вот  эти  краски,  бедный  мой  Пурбус,  взяты  у  блондинки! Поэтому-то созданные  вами лица  -  только раскрашенные призраки, которые вы  проводите вереницей перед нашими глазами, - и это вы называете живописью и искусством!... ...Вы схватываете внешность  жизни, но не выражаете ее бьющего через край избытка; не выражаете  того,  что,  быть  может, и  есть душа и что, подобно  облаку, окутывает  поверхность тел;  иначе  сказать,  вы не выражаете  той  цветущей прелести жизни, которая была схвачена Тицианом и Рафаэлем...  ...При  всем том,  - продолжал старик, - это полотно лучше, чем  полотна  наглеца  Рубенса  с  горами  фламандского мяса, присыпанного  румянами, с  потоками рыжих  волос и с кричащими  красками. По крайней  мере  у  тебя здесь  имеются  колорит,  чувство  и  рисунок  -  три существенных части Искусства.

Питер Пауль Рубенс Похищение дочерей Левкиппа. 1617

     -  Но  эта святая  восхитительна,  сударь!  - воскликнул громко  юноша, пробуждаясь от глубокой  задумчивости. -  В обоих  лицах, в лице святой и  в лице  лодочника,  чувствуется тонкость  художественного  замысла,  неведомая итальянским мастерам. Я не знаю ни одного из них, кто мог бы изобрести такое выражение нерешительности у лодочника.

     - Это ваш юнец? - спросил Пурбус старика.

     - Увы, учитель,  простите меня за дерзость, - ответил новичок, краснея.

-  Я неизвестен,  малюю по  влечению  и  прибыл только недавно в этот город, источник всех знаний.

     - За работу! -сказал ему Пурбус, подавая красный карандаш и бумагу.

     Неизвестный юноша скопировал быстрыми штрихами фигуру Марии.

     - Ого!..  - воскликнул старик. - Ваше имя? Юноша подписал под рисунком: 

<Николя Пуссен>

     - Недурно для начинающего, - сказал странный, так безумно  рассуждавший старик.  - Я вижу, при тебе можно говорить о живописи.  Я не осуждаю тебя за то,  что  ты  восхитился  святой  Пурбуса.  Для  всех  эта  вещь  -  великое произведение,  и  только  лишь  те, кто посвящен  в  самые сокровенные тайны искусства,  знают, в чем  ее погрешности. Но так как ты  достоин того, чтобы дать  тебе  урок,  и  способен  понимать,  то  я  сейчас  тебе покажу, какой требуется пустяк для завершения этой картины. Смотри во все глаза и напрягай все  внимание.  Никогда,  быть может,  тебе  не выпадет  другой такой случай поучиться. Дай-ка мне свою палитру, Пурбус.

Пурбус пошел за  палитрой и кистями. Старик,  порывисто засучив рукава, просунул большой  палец в отверстие пестрой  палитры,  отягченной  красками, которую  Пурбус  подал ему; он почти  что выхватил из рук его горсть  кистей разного  размера,  и  внезапно борода старика,  подстриженная клином, грозно зашевелилась,  выражая  своими движениями  беспокойство страстной  фантазии.

Забирая кистью краску, он ворчал сквозь зубы:

     -  Эти  тона  стоит бросить  за  окно  вместе  с  их составителем,  они отвратительно резки и фальшивы, - как этим писать?

     Затем  он с  лихорадочной быстротой окунул  кончики  кистей в различные краски,   иногда   пробегая   всю   гамму  проворнее  церковного  органиста... ...Пурбус  и  Пуссен  стояли  по  обеим сторонам  полотна,  погруженные  в глубокое созерцание.

     - Видишь ли, юноша, - говорил старик, не оборачиваясь, - видишь ли, как при  помощи двух-трех штрихов и  одного голубовато-прозрачного  мазка  можно было  добиться,  чтобы  повеял  воздух вокруг  головы  этой бедняжки святой, которая, должно быть, совсем задыхалась и погибала в столь душной атмосфере. Посмотри,  как эти складки  колышутся  теперь и  как стало понятно, что  ими играет ветерок! Прежде  казалось, что  это накрахмаленное полотно, заколотое булавками. Замечаешь ли,  как верно передает бархатистую  упругость девичьей кожи вот  этот светлый блик, только что мною положенный на грудь, и как  эти смешанные тона - красно-коричневый и жженой охры - разлились теплом по этому большому  затененному пространству, серому и холодному,  где кровь  застыла, вместо того чтобы двигаться? Юноша.  юноша, никакой учитель  тебя  не научит тому,  что  я  показываю тебе  сейчас!  Один лишь Мабюз  знал  секрет,  как придавать жизнь фигурам.  Мабюз насчитывал только одного ученика - меня.  У меня  же  их  не было совсем,  а я  стар. Ты достаточно  умен, чтобы  понять остальное, на что я намекаю.

Мабюз Даная. 1527

     Говоря так, старый  чудак тем временем  исправлял разные части картины: сюда наносил два мазка, туда-  один, и каждый раз так кстати, что  возникала как бы новая живопись, живопись, насыщенная светом...

- Паф! Паф! Паф! Вот как оно мажется, юноша! Сюда, мои мазочки, оживите вот эти  ледяные тона. Ну же! Так, так, так! - говорил он, оживляя те части, на  которые  указывал   как  на  безжизненные,  несколькими  пятнами  красок уничтожая несогласованность в  телосложении и  восстанавливая единство тона, который соответствовал бы  пылкой  египтянке. -  Видишь  ли,  милый,  только последние мазки  имеют значение. Пурбус наложил их сотни, я же  кладу только один.  Никто  не станет  благодарить  за  то,  что лежит снизу.  Запомни это хорошенько!...

Elizabeth of France by Frans Pourbus. 1622

...Ах, чтобы добиться окончательного успеха, я  изучил  основательно  великих  мастеров  колорита, я  разобрал, я рассмотрел слой за слоем картины самого Тициана, короля света. Я так же, как этот  величайший  художник,  наносил первоначальный рисунок лица  светлыми и

жирными мазками,  потому что  тень  - только случайность,  запомни  это, мой мальчик,  Затем  я  вернулся,  к  своему  труду и  при  помощи  полутеней  и прозрачных  тонов,  которые я  понемногу  сгущал,  передал  тени, вплоть  до черных, до самых глубоких; ведь у заурядных художников натура  в тех местах, где на нее  падает тень,  как бы  состоит  из другого вещества, чем в местах освещенных, - это дерево, бронза, все что угодно, только не затененное тело. Чувствуется, что, если бы фигуры  изменили  свое положение, затененные места не выступили  бы,  не осветились  бы. Я избег этой ошибки, в которую впадали многие из знаменитых художников, и у меня под самой густой тенью чувствуется настоящая белизна. Я  не вырисовывал  фигуру резкими  контурами, как  многие невежественные  художники, воображающие,  что  они  пишут  правильно  только потому, что выписывают гладко и  тщательно  каждую линию,  и  я не выставлял мельчайших  анатомических подробностей,  потому  что  человеческое  тело  не заканчивается линиями. В этом отношении скульпторы стоят ближе к истине, чем мы,  художники. Натура  состоит  из  ряда  округлостей, переходящих  одна  в другую. Строго  говоря, рисунка не существует! Не смейтесь, молодой человек. Сколь  ни странными  вам кажутся эти  слова, когда-нибудь  вы уразумеете  их смысл. Линия есть способ, посредством  которого человек отдает  себе отчет о воздействии освещения на облик предмета. Но в природе, где все выпукло,  нет линий: только моделированием создается рисунок, то есть выделение предмета в той среде,  где  он существует.  Только распределение  света  дает видимость телам! Поэтому  я не давал жестких очертаний,  я скрыл контуры  легкою мглою светлых и теплых полутонов, так что  у меня нельзя было бы указать пальцем в точности то место, где контур встречается с фоном. Вблизи эта работа кажется как  бы мохнатой, ей словно недостает точности,  но  если отступить  на  два шага,  то  все  сразу делается устойчивым,  определенным и отчетливым,  тела движутся, формы становятся выпуклыми,  чувствуется воздух. И все-таки  я еще не доволен,  меня мучат  сомнения...

Николя Пуссен Вакхическая сцена. 1627

...Старик  с  бесцветными глазами,  сосредоточенный  на чем-то  и оцепенелый,  стал для  Пуссена существом, превосходящим  человека,  предстал перед ним как причудливый  гений, живущий в неведомой сфере. Он будил в душе тысячу смутных мыслей.  Явлений  духовной  жизни,  сказывающихся  в подобном колдовском  воздействии,  нельзя  определить  точно,  как  нельзя   передать волнение, которое вызывает песня,  напоминающая  сердцу изгнанника о родине. Откровенное презрение этого старика к самым лучшим начинаниям искусства, его манеры, почтение,  с  каким  относился к нему Пурбус, его работа,  так долго скрываемая,  работа,  осуществленная  ценой великого  терпения  и, очевидно, гениальная, если судить по эскизу головы  богоматери, который  вызвал  столь откровенное восхищение молодого Пуссена и был прекрасен даже при сравнении с <Адамом>  Мабузе,  свидетельствуя  о  мощной   кисти  одного   из  державных властителей искусства,  - все в этом старце выходило за пределы человеческой природы.  В  этом  сверхъестественном  существе  пылкому  воображению Николя Пуссена  ясно,  ощутительно  представилось  только  одно: то,  что  это  был совершенный образ прирожденного художника, одна из тех безумных душ, которым дано  столько власти и которые  ею слишком часто  злоупотребляют,  уводя  за собой холодный разум  простых людей  и даже любителей  искусства  по  тысяче каменистых дорог, где те не найдут ничего, между тем как  этой душе с белыми крыльями,  безумной в своих причудах,  видятся  там  целые  эпопеи,  дворцы, создания  искусства.  Существо  по  природе насмешливое и доброе,  богатое и бедное!  Таким  образом,  для энтузиаста  Пуссена  этот  старик преобразился внезапно в  само  искусство, искусство со всеми  своими тайнами,  порывами и  мечтаниями.

- Да,  милый Пурбус, - опять заговорил Френхофер, - мне  до сих  пор не пришлось встретить безукоризненную красавицу, тело, контуры которого были бы совершенной красоты,  а цвет кожи... Но  где же найти ее живой, - сказал он, прерывая  сам себя, - эту необретаемую Венеру древних? Мы так жадно ищем ее, но едва  находим лишь разрозненные частицы ее красоты! Ах, чтобы увидать  на одно мгновение, только один раз, божественно-прекрасную натуру, совершенство красоты, одним словом  - идеал,  я отдал бы все свое состояние...

Николя Пуссен Венера вручает оружие Энею. 1639

...Старый Френхофер  - единственный, кого Мабюз захотел взять  себе в ученики. Френхофер стал его другом, спасителем, отцом, потратил  на  удовлетворение его страстей  большую  часть  своих богатств, а Мабюз взамен передал ему  секрет рельефа, свое умение придавать фигурам  ту необычайную  жизненность, ту  натуральность,  над которой мы  так безнадежно бьемся,  - меж тем как Мабюз владел этим мастерством столь совершенно, что, когда  ему  случилось  пропить  шелковую  узорчатую  ткань,  в  которую  ему предстояло облечься  для присутствия при торжественном выходе Карла  Пятого, Мабюз   сопровождал   туда   своего   покровителя   в  одеждах  из  бумаги, разрисованной  под  шелк.

Мабюз. Автопортрет. 1520

Необычайное великолепие костюма  Мабюз  привлекло внимание самого  императора,  который, выразив благодетелю  старого  пьяницы восхищение  по  этому  поводу,  тем самым  способствовал  раскрытию  обмана. Френхофер -  человек, относящийся со страстью к нашему искусству,  воззрения его шире и  выше,  чем у других  художников.  Он глубоко размышлял по поводу красок, по поводу абсолютной правдивости  линий,  но дошел до того, что стал сомневаться  даже  в  предмете  своих  размышлений.  В  минуту  отчаяния  он утверждал,  что рисунка  не  существует, что линиями можно  передать  только геометрические фигуры.  Это совершенно неверно уже потому, что можно создать изображение при помощи одних только линий и черных пятен, у которых ведь нет цвета. Это доказывает, что наше искусство составлено, как и сама природа, из множества элементов: в рисунке дается  остов, колорит есть  жизнь, но  жизнь без остова - нечто более  несовершенное,  чем остов  без жизни. И,  наконец, самое  важное: практика и  наблюдательность для  художника  -  все,  и когда рассудок и поэзия не ладят с кистью, то человек доходит до сомнения, как наш старик, художник искусный,  но в такой  же мере  и сумасшедший. Великолепный живописец, он имел несчастье родиться богатым, что позволяло ему предаваться размышлениям.  Не  подражайте ему!  Работайте!  Художники  должны рассуждать только с кистью в руках...

Frans Pourbus II - Isabella Clara Eugenia. 1598

...Мне казалось одно время,  что труд мой закончен,  но  я,  вероятно,  ошибся  в  каких-нибудь  частностях,  и  я  не успокоюсь, пока всего не выясню.  Я решил предпринять путешествие, собираюсь ехать в Турцию, Грецию, в Азию, чтобы там  найти себе модель и сравнить свою картину  с  различными типами  женской  красоты. Может  быть,  у  меня  там, наверху, -сказал он с улыбкой удовлетворения, - сама живая красота. Иногда я даже боюсь, чтобы какое-нибудь  дуновение не пробудило  эту женщину и она не исчезла бы...

Николя Пуссен Святая Кикилия. 1628

... -  Что  ж,  - сказал Пурбус, - не  будем  больше говорить  об этом.  Но раньше,  чем вам удастся встретить, будь то  даже в Азии, женщину, столь  же безупречно красивую, как та, про  которую я говорю, вы ведь  можете умереть, не закончив своей картины.

     - О, она окончена,  - сказал Френхофер. - Тот, кто посмотрел бы на нее, увидел бы женщину, лежащую  под  пологом на  бархатном  ложе. Близ женщины - золотой треножник, разливающий благовония. У тебя явилось бы желание взяться за кисть  шнура,  подхватывающего занавес, тебе казалось бы,  что ты видишь, как дышит грудь прекрасной куртизанки Катрин Леско, по прозванию <Прекрасная Нуазеза>. А все-таки я хотел бы увериться...

Frans Pourbus le Jeune - Anne d'Autriche, reine de France. 1616

...Френхофер  вздрогнул. Перед  ним  в бесхитростно  простой  позе  стояла Жиллетта, как юная  грузинка, пугливая и невинная, похищенная разбойниками и отведенная  ими  к  работорговцу.  Стыдливый  румянец  заливал ее  лицо, она опустила глаза, руки ее повисли, казалось, она теряет  силы, а слезы ее были немым  укором насилию над  ее стыдливостью. В  эту минуту Пуссен  в отчаянии проклинал сам себя  за  то,  что  извлек  это  сокровище  из  своей каморки. Любовник взял верх над художником, и тысячи  мучительных сомнений вкрались в сердце Пуссена, когда он  увидел, как помолодели  глаза старика, как он,  по привычке художников, так сказать, раздевал девушку  взглядом,  угадывая в ее телосложении все,  вплоть до  самого  сокровенного. Молодой  художник познал тогда жестокую ревность истинной любви.

- Жиллетта, уйдем  отсюда! - воскликнул он.  При этом  восклицании, при этом  крике  возлюбленная  его  радостно подняла  глаза, увидела его лицо  и бросилась в его объятия...

Николя Пуссен Триумф Флоры. 1629

...- О, предоставьте мне ее на одно мгновение, - сказал старый художник, - и вы сравните ее с моей Катрин. Да, я согласен!

     В  возгласе Френхофера все  еще чувствовалась любовь  к  созданному  им подобию женщины. Можно было подумать, что он гордится красотой своей Нуазезы и  заранее предвкушает  победу,  которую  его  творение  одержит  над  живой девушкой.

     -  Ловите его  на  слове! - сказал Пурбус, хлопая  Пуссена по  плечу. - Цветы любви недолговечны, плоды искусства бессмертны...

Princess Christine Marie of France by Frans Pourbus II. 1612

...- Входите,  входите!  -  сказал  им  старик,  сияя   счастьем.  -  Мое произведение совершенно, и теперь я могу с гордостью его показать. Художник, краски, кисти, полотно и  свет никогда не создадут соперницы для моей Катрин Леско, прекрасной куртизанки...

Николя Пуссен Марс и Венера. 1628

...-  Вот, смотрите! -  сказал им старик, у которого растрепались волосы, лицо горело каким-то сверхъестественным оживлением, глаза искрились, а грудь судорожно вздымалась, как у юноши, опьяненного любовью.  - Ага! - воскликнул он,  - вы не ожидали  такого  совершенства? Перед вами женщина,  а вы  ищете картину. Так много глубины в этом полотне, воздух так верно  передан, что вы не можете  его отличить  от  воздуха, которым вы дышите.  Где искусство? Оно пропало,  исчезло. Вот  тело девушки. Разве не верно схвачены колорит, живые очертания,  где  воздух соприкасается с  телом  и как  бы  облекает его?  Не представляют  ли предметы такого же явления  в атмосфере,  как рыбы в  воде? Оцените,  как  контуры отделяются от  фона. Не кажется ли вам, что вы можете охватить рукой  этот стан? Да, недаром  я семь лет изучал, какое впечатление создается при сочетании световых лучей с предметами. А эти  волосы - как они насыщены светом! Но она вздохнула, кажется!.. Эта грудь... смотрите! Ах, кто перед ней  не  опустится  на  колени?  Тело  трепещет!  Она  сейчас встанет, подождите...

     - Видите вы что-нибудь? - спросил Пуссен Пурбуса.

     - Нет. А вы?

     - Ничего...

     Предоставляя старику восторгаться,  оба  художника стали проверять,  не уничтожает ли все эффекты свет, падая прямо на полотно, которое Френхофер им показывал.  Они рассматривали картину, отходя направо,  налево, то становясь напротив, то нагибаясь, то выпрямляясь.

     -  Да,  да,  это   ведь  картина,  -  говорил  им  Френхофер,  ошибаясь относительно  цели такого  тщательного осмотра. - Глядите, вот  здесь  рама, мольберт, а вот наконец мои краски и кисти...

     И, схватив одну из кистей, он простодушно показал ее художникам.

 - Старый ландскнехт  смеется над нами, - сказал Пуссен, подходя снова к так называемой картине.- Я вижу здесь только беспорядочное сочетание мазков, очерченное множеством странных линий, образующих как бы ограду из красок. 

  - Мы  ошибаемся,  посмотрите!.. -  возразил Пурбус.  Подойдя ближе, они заметили в  углу  картины кончик голой  ноги, выделявшийся из  хаоса красок, тонов, неопределенных оттенков, образующих некую бесформенную  туманность, - кончик прелестной ноги, живой ноги. Они остолбенели от  изумления перед этим обломком, уцелевшим  от невероятного, медленного,  постепенного  разрушения. Нога  на  картине производила такое же  впечатление,  как  торс какой-нибудь Венеры из паросского мрамора среди руин сожженного города.

     - Под этим скрыта женщина!  - воскликнул  Пурбус, указывая  Пуссену  на слои красок, наложенные старым художником  один на другой в целях завершения картины.

Николя Пуссен Венера оплакивет Адониса. 1625

Оба  художника  невольно  повернулись  в  сторону  Френхофера,  начиная постигать, хотя еще смутно, тот экстаз, в котором он жил.

     - Он верит тому, что говорит, - сказал Пурбус.

     - Да,  друг мой, - ответил старик, приходя в себя, - верить необходимо. В  искусство  надо  верить и  надо  сжиться со своей  работой, чтобы создать подобное  произведение. Некоторые из этих  пятен тени  отняли  у меня немало сил. Смотрите, вот  здесь, на  щеке,  под  глазом,  лежит  легкая  полутень, которая  в  природе, если вы  обратите на нее  внимание, покажется вам почти непередаваемой. И как вы думаете, разве этот эффект не стоил мне неслыханных трудов? А затем, мой дорогой Пурбус, рассмотри-ка внимательней мою работу, и ты лучше поймешь то, что я говорил тебе относительно округлостей и контуров. Вглядись  в освещение  на  груди  и заметь,  как  при  помощи  ряда бликов и выпуклых, густо наложенных мазков мне удалось  сосредоточить здесь настоящий свет, сочетая его  с блестящей белизной освещенного тела, и  как,  наоборот, удаляя выпуклости и  шероховатость краски, постоянно сглаживая контуры  моей фигуры  там, где  она погружена  в полумрак, я  добился  того, что бесследно уничтожил  рисунок  и   всякую   искусственность  и   придал   линиям   тела закругленность, существующую в природе. Подойдите поближе, вам виднее  будет фактура.  Издали  ее не  разглядишь. Вот здесь она, полагаю, весьма достойна внимания.

     И кончиком кисти он указал художникам на густой слой светлой краски...

     Пурбус похлопал старика по плечу и, повернувшись к Пуссену, сказал:

     - Знаете ли вы, что мы считаем его подлинно великим художником?

     - Он более поэт, чем художник, - сказал серьезно Пуссен.

     - Тут вот,  - продолжал  Пурбус, дотронувшись  до картины, -  кончается наше искусство на земле...

     - И, исходя отсюда, теряется в небесах, - сказал Пуссен.

     -  Сколько  пережитых наслаждений  на  этом полотне! Поглощенный своими мыслями, старик не слушал художников: он улыбался воображаемой женщине.

     -  Но рано или  поздно он заметит,  что на  его полотне ничего  нет!  - воскликнул Пуссен...

Николя Пуссен Спящая Венера и Сатир. 1626

Париж, февраль 1832 г.

http://lib.ru/INOOLD/BALZAK/shedevr.txt